Ополченец и бывший военнопленный Юрий Ковальчук: "Буду строить новую жизнь" (ФОТО)

Журналист, ополченец, политзаключенный, возвращенный в ходе состоявшегося в декабре 2017 года обмена пленными, Юрий Ковальчук в День жертв украинской агрессии в интервью ЛИЦ рассказывает о своей судьбе.

- Откуда ты родом, чем занимался до войны?

- Мне 34 года, до 2014 года жил в Новой Каховке Херсонской области. Окончил Херсонский государственный университет по специальности английская филология. С 2003 года начал работать в журналистике в местных печатных изданиях, писал рассказы в журналы, в основном, на социально-политическую и экономическую тематику. С 2011 начал работать на всеукраинском уровне, ушел в интернет, писал для издания "2000" и интернет-изданий "Набат", "Golos UA" и "Альтернатива". С марта 2014 года и по сей день пишу для интернет-издания "Политнавигатор". Эти все ресурсы были антинационалистическими.

- К началу боевых действий на Украине за такую гражданскую позицию уже можно было серьезно поплатиться…

- Это я понимал, но все равно когда происходили события на майдане, я выступал с острой критикой в издании "Набат", плюс на тот момент у меня уже был собственный сайт. Естественно, мы очень жестко критиковали, ратовали за скорейший силовой разгон майдана. И как только поменялась власть, нам не преминули об этом напомнить: наша николаевская редакция сразу попала под пресс – кого успели, посадили. Кого не успели – сбежали в Севастополь. Это было еще в феврале 2014 года, сразу нам аукнулось.

- Как удалось увернуться?

- Меня тогда не трогали, я как раз попал в ДТП и сломал большую берцовую кость – лежал в больнице, делали операцию. Когда я выписался, то ужаснулся, насколько все переменилось буквально за месяц. Совершенно другой мир, другие люди. Я пришел на заседание местного исполкома и увидел, как мэру города какие-то бесноватые молодчики-националисты просто затыкают рот. Я не выдержал и громко спросил: "Владимир Иванович, а с каких это пор "майдауны" у нас повестку дня диктуют?" Все ахнули, там такой крик потом стоял. И я понял, что если останусь, то долго на свободе мне не пробыть да работать я тут не смогу. В итоге принял решение поехать в Крым.

- И как тебе Крым?

- Когда приехал, там уже все состоялось, "Русская весна" отгремела – остались безумно довольные люди, которые ходили и привыкали к новой жизни. Я себя там не нашел, не увидел, чем я там буду заниматься и зачем я вообще там нужен. Там уже все закончилось благополучно для местных жителей. Но вот как раз в это же время начались событий в Донбассе – первые боевые действия в Славянске и в Краматорске. Я понял, что нечего сидеть в благодатном, благополучном Крыму, надо ехать сюда. Понял, что на такой Украине я жить не смогу, в Крыму мне делать нечего, в России никогда не бывал, никого не знаю.

- И что ты сделал?

- Поехал сначала в Донецк. Потом взял такси и хотел добраться до Славянска, но на блокпостах мне объяснили, что туда пускают только со славянской пропиской или с аккредитацией, чего у меня не было. Поговорив со мной, ополченцы предложили остаться в Краматорске. Я отправился в штаб. Выглядел он достаточно колоритно: бойцы, баррикады, украинский флаг вместо половой тряпки.

- И что там?

- Мне в первый же вечер предложили поучаствовать в охране блокпоста. Была тревожная ночь, страшновато, автомат, который я в последний раз держал в школе на уроках ДПЮ (допризывная подготовка юношей). Ведь сам я в армии не служил: у меня была страшная, практически неизлечимая болезнь – мама работала в военкомате (улыбается). Под утро воздух был прозрачным, и неплохо было видно Славянск. И вот я вдруг вижу, как начался обстрел города, и мне, как человеку гражданскому, никогда не воевавшему, было это дико.

- Что потом?

- Потом потянулись будни. Спали в штабе, в бывшей Краматорской горадминистрации. Днем или ночью – блокпост, у нас был скользящий график. Плюс работа на "Политнавигатор" – по возможности отписывался им, фотографировал, брал интервью. Потом пришла директива, что всех, кто не имел боевого опыта и не служил в армии, перевести в комендантские части. Я этого не захотел, и перешел на местное радио.

- Оно там работало?

- Тогда только-только пытались запустить местное радио, это было актуально, ведь в Славянске не было интернета, и узнавать актуальные новости было неоткуда, одна только украинская пропаганда. Мы отжали "укропскую" студию, очень быстро обхватили ареал в 70 километров, и достаточно быстро наладили продуктивную работу. Но мне было мало такого участия, и при первой возможности я ушел в мотопехоту. Правда из "мото" у нас была только раздолбанная "Газель", но зато это была настоящая пехота.

- Чем занимались?

- Девиз наш был прост: "Слабоумие и отвага". Теперь, оглядываясь назад и вспоминая наши действия, думаю, очень странно, что мы остались в живых. Вели себя, как будто все считали себя бессмертными, и как-то проносило, слава Богу. Мне досталось противотанковое ружье аж 1942 года выпуска, точно как в фильме "Они сражались за Родину". Удивительная вещь, очень интересно было с ним работать, но тяжелое, конечно.

- Чем запомнился первый бой?

- Моим первым боем, если его можно так назвать, стали события, описанные в рассказе "Соль земли" вошедшим позже в сборник Союза писателей ЛНР "Время Донбасса". До этого случались инциденты, но на порядок менее внушительные. Дело было в конце июня под Краматорским аэродромом. Нас отправили туда "покошмарить" окопавшихся там "укропов". У нас было несколько РПГ-7 (ручной противотанковый гранатомет) и мое ПТР (противотанковое ружье). В принципе, для того, чтобы немного пощекотать нервы достаточно – но не более. Я как-то сразу почувствовал неладное, и занял позицию в кювете. Практически сразу начали прилетать мины. Я открыл огонь по всем объектам, которые мог увидеть со своей позиции. Бил по окнам зданий, диспетчерской башни, туда, где мне, казалось, находились огневые точки. Командир дал приказ отступать, и мы под огнем снайперов, минами и очередями из (крупнокалиберного пулемета) КПВТ около 30-40 минут выползали по целине. Помню, изорвал живот – разгрузка топорщилась.

- Как долго ты пробыл в Краматорском ополчении?

- В Краматорске я находился до выхода. И когда это выход состоялся, то меня очень негативно все это впечатлило. Это случилось 5 июля 2014 года. Тем более я в тот момент контужен был.

- Как это случилось?

- Нас тогда вывозили по усилению на блокпосты, и мы поехали под Краматорский аэродром. Не успели туда подойти, как начался минометный обстрел. Потом подключились снайперы, КПВТ. Оттуда выползали очень тяжело, приходилось, в прямом смысле, есть землю. Лежишь, вжимаешься, ничего предпринять не можешь. Сколько можно было, я стрелял, потом стрелять стало невозможно и бессмысленно, ничего не видно, густая и высокая трава. Самое удивительное, что у наших были и контузии, и осколочные ранения, но тогда оттуда вышли все.

- Почему ты негативно принял выход из Краматорска?

- Наш Краматорский гарнизон относился к иерархии Игоря Стрелкова. И наш вывод, сдачу "укропам" города и людей я воспринял, как предательство, как сдачу интересов. Приведу лишь один момент: я в тот день стоял со своим отделением на блокпосту между Краматорском и Дружковкой. У меня была директива стрелять во все, что крупнее легкового автомобиля, даже если этот транспорт идет из города. И вот начала выходить колонна с ГСМ и с пехотой. Теоретически, я должен был встретить ее огнем. Но это же наши! У нас были рации, но нас никто ни о чем не предупредил. Потом мы узнали, что штаба уже нет, а мы все еще стоим на блокпостах. Хорошо, что мы еще стояли на безопасной стороне, а были ребята, которые стояли на той стороне, где уже ДРГ противника просачиваться начали. Нас бросили, по сути. Очень это все было не организовано. Ни мне, конечно, судить, но для меня это было провокативно, очень сильно отдавало не Кутузовским маневром, а тупой сдачей. Я распсиховался и опять уехал в Крым.

- Надолго?

- Нет, конечно. В Крыму пробыл до 10 октября 2014-го, продолжал работать в "Политнавигаторе". К тому моменту по первому обмену удалось обменять арестованных в июне двоих моих друзей, они оказались в Донецке, естественно, я поехал обратно. Приехал в Донецк и пошел работать военным корреспондентом.

- Чем занимался?

- В тот момент мы подчинялись Басурину, но тогда он был помладше в звании. Работа была хороша, ведь это была и журналистика, и военные действия. Мы выезжали на позиции, бывало, жили там до недели, с оружием в руках участвовали в различных мероприятиях. Я преимущественно ездил в Донецкий аэропорт.

- Что запомнилось из того периода?

- Больше мне всего запомнился бой в пожарной части Донецкого аэропорта. А вообще самым главным поступком всегда и везде считал то, что просто максимально эффективно и внимательно старался выполнять свои задачи. Без рефлексии, превозмогая страх, стараясь беречь товарищей. Был такой неприятный момент: захватили пожарную часть, разгромили несколько вражеских колонн, которые везли подкрепление в диспетчерскую башню, в итоге, неправильно была организована оборона, не было людей, которые могли бы корректно обращаться с ПТУРами (противотанковая управляемая ракета). Приехали танки и эту пожарную часть просто уничтожили, было много погибших и раненых – сложились плиты перекрытия. На мое счастье, за день до этого я уехал сдавать видеоматериал.

- А именно в журналистской деятельности?

- Был случай, когда в Донецке, в Кировском районе, нашли около 30 огромных полиэтиленовых мешков с остатками украинских денег. Прямо на заброшенной дороге лежали измельченные купюры достоинством от 1 до 500 гривен. Это местное управление Нацбанка Украины уничтожило несколько миллионов гривен – лишь бы людям не досталось. У меня даже фото сохранилось, когда сижу на этих мешках с бумажной сечкой в руках.

- Долго работал в этом качестве?

- Работа с отделом военных корреспондентов продолжалась до начала 2015 года, пока не изменились правила работы со СМИ и нас перестали допускать к боевым действиям. Некоторое время работал фрилансером в ДНР. Потом принял решение уехать в Москву. Там работал с различными ведомственными изданиями, продолжал работать с "Политнавигатором" в качестве московского корреспондента, с сайтом "Антифашист", с Ларисой Шеслер (руководитель общественной организации "Союз политэмигрантов и политзаключенных Украины").

- Так как же ты в плен попал?

- В 2017 году моя мать перестала отвечать на телефонные звонки, последний раз мы с ней общались 9 марта. Я пытался дозвониться до каких-то знакомых, ведь очень немногие продолжали со мной общение. Но никто ничего вразумительного не мог мне сказать. В какой-то момент я принял решение ехать туда, отлично осознавая, что меня ждёт и что может произойти. Однако это был единственный выход, мать есть мать.

- Как встретила украинская сторона?

- На украинской стороне меня приняли "с распростертыми объятиями", тем более я на "Миротворце" с мая 2014 года, а в розыске с 2015-го. Колеса завертелись. Поехали сначала в Харьков, затем в Херсон, там я и пребывал все время. Паранджа, то есть мешок на голову, руки за спиной забиты в наручники, и постоянно амбалы в балаклавах рядом. Содержали строго, постоянно закрытые окна. Сначала ИВС (изолятор временного содержания), затем в СИЗО меня перевели. Сначала относились лояльно, хотели много чего от меня узнать, думали, я им расскажу. Как выяснилось, СБУ были активными читателями моей странички на Фейсбуке. Так что совет: если хотите порадовать СБУ, пишите в Фейсбуке.

- Били?

- Ну, как без этого… Впервые физическое насилие ко мне применили через две недели после ареста, когда я отказался подписать соглашение на аудиоскопию – экспертизу записей моих телефонных звонков. Стоило это удовольствие восемь тысяч гривен, причем за мой счет – я должен был оплачивать эту экспертизу. Я отказался и вообще отказался давать какие-нибудь показания без адвоката. А государственный адвокат явно на них играл, и я тогда много наделал ошибок, которые мог бы не допустить, если бы был предупрежден. Я мог бы вообще никаких показаний не давать. После этого отказа, на следующем допросе мне для начала разбили об голову стул, а потом долго били ногами, палками и уж не помню чем. В итого ребра переломали и зубы выбили. Ребра поломали в трех местах по ощущениям, а так их никто не считал, рентген тоже никто не делал. Из всей медицинской помощи мне дали таблетку "Каптоприла" (препарат, понижающий артериальное давление – примечание ЛИЦ).

- У тебя был гипертонический криз?

- Нет, просто в Херсонском СИЗО был только этот препарат и всем его давали. Ничего другого нет, ни обезболивающих – вообще ничего. После перелома ребер двое суток пластом лежал, сокамерники помогали водички поднести, поесть. У уголовников вообще к нам, политическим, отношение толерантное, считают, что мы не их поля ягода, ниже статусом, не из их мира воровского, но отношение вполне человеческое. Есть упоротые, конечно, и там. Но в основном относятся спокойно. Единственное, что не любят, если начинаешь озвучивать свои идеи вслух, вести пропаганду.

- И сколько ты с переломом ребер провалялся?

- Да дня три дали отлежаться, а потом начали опять возить на допросы. Их ничего не волнует. Боли сильные? Сознание потерял? Ничего страшного: дали нашатырь, закинули в "стакан" и повезли.

- Стакан?

- У них такое развлечение было. На допросы возили в автозаке "буханке" (автомобиль УАЗ-452). Там два наглухо огороженных металлом места для перевозки заключенных, называется стаканом. Остановятся на солнышке, оставят тебя в "стакане" и уйдут решать какие-то свои дела, бывает, что и пару часов сидишь. Ни вентиляции, ничего – душегубка, а это июль, Херсон, на улице под сорок. Кричи, головой бейся, сознание теряй, что хочешь делай. Душевные люди, что тут говорить.

- Добились, чего хотели?

- Чего они от меня хотели, я не знаю, но в итоге я признался, что был в ополчении в Краматорске. Как получилось. Помимо пыток я услышал первую информацию об обмене и начал его добиваться. Затем пришла информация, что я не успеваю попасть в этот обмен, украинская сторона меня не подтверждала, как пленного. И у меня был выбор: либо 8-15 лет с конфискацией, либо признать, что был ополченцем, и получить пять лет без конфискации. Разница существенная.

- Сколько ты просидел, и как тебя обменяли?

- Всего в СИЗО я просидел семь месяцев. И вот проходит суд, и мне дают пять лет по статье 260 часть вторая "Участие в незаконных вооруженных формированиях". И тут адвокат говорит – ты попал в обмен. Мне дали справку об освобождении, в которой написано президентское помилование, меня заставили написать прошение. Документы, паспорт и прочее получили только половина обмененных, я ничего не получил. Когда к нам в камеру приходила (первый заместитель спикера украинского парламента, представитель Киева в гуманитарной подгруппе Контактной группы Ирина) Геращенко, мы задавали вопрос о документах. Она в ответ сказала нам, мол, вы же не любите Украину, зачем вам ее паспорта – я вам учебник истории могу подарить.

- Тебя же все время исключали их списков на обмен, кто добился твоего освобождения?

- Мне тяжело оценить вклад того или иного человека в мое освобождение, так как в тюрьме я был практически лишен связи с внешним миром. Тем не менее, знаю, что и (руководитель рабочей группы ЛНР по обмену военнопленных) Ольга Кобцева, и (уполномоченный по правам человека ДНР) Дарья Морозова занимались моим вопросом, и я им за это весьма благодарен, как и всем тем, кто помогал, заботился обо мне.

- Что случилось после обмена?

- Приехал в Донецк, нас разместили в больницу на профосмотр, там мы пролежали 21 день. В Луганске, говорят, всех освобожденных тоже долго лечили. Потом у меня была долгая эпопея, чтобы получить справку политзаключенного. В конце февраля я, наконец, ее получил и пока все застыло.

- Чем сейчас занимаешься?

- Из Донецка я вернулся в Луганск, у меня здесь есть знакомые, достаточно близкие люди. Первое время приходил в себя, морально восстанавливался и физически, можно сказать, отъелся, ведь 20 килограмм я оставил в тюрьме, сейчас чувствую себя нормально. Буду заниматься поиском работы, пытаюсь восстановить паспорт ЛНР, его я получал еще в 2016 году, я – гражданин Республики. Буду строить новую жизнь.